Портсмутский мир - не самая приятная страница
в истории России, да и вся история русско-японской войны не вызывает большого
энтузиазма у исследователей. Зато с размахом в 1999 г. отметили 150-летие со
дня рождения СЮ. Витте. В адрес графа прозвучало огромное количество похвал, и
нельзя сказать, что все они были обоснованны. Конечно, не обошлось и без того,
чтобы упомянуть о роли Витте в завершении русско-японской войны. В целом же в
историографии значение его в подписании Портсмутского мира оценивается
по-разному.
В частности Б. А. Романов относился к его действиям на переговорах
сдержанно. Сейчас, когда есть возможность использовать и те источники, которые
остались недоступными для советских историков, можно попытаться уточнить оценку
вклада Витте в завершение русско-японской войны в контексте других аналогичных
усилий, предпринимавшихся в то время. Еще только начиная войну с Россией,
японское правительство задумалось и о будущем мире, так как рассчитывало на
быстротечную кампанию, на полный разгром русской армии в одном-двух сражениях.
Летом 1904 г. в Токио развернулась деятельность по выработке условий мира.
Министр иностранных дел Ю. Комура полагал, что вопрос об окончании войны
следует решать в прямых переговорах с Россией, избегая международной
конференции, а также посредничества (что не исключало помощи третьих стран в
организации переговоров). Комура составил перечень условий, на которых Японии
следовало настаивать. Главными из 12 пунктов были: уплата контрибуции, свобода
действий в Корее, вывод русских войск из Маньчжурии с передачей Японии
Ляодунского полуострова и Южно-Маньчжурской железной дороги (ЮМЖД) от Харбина
до Порт-Артура, а также Сахалина (который Япония к тому времени еще не
захватила), право ловли рыбы в прибрежных водах России и, наконец, свобода
плавания японцев по Амуру до Благовещенска и превращение Николаевска,
Хабаровска и Благовещенска в открытые для иностранцев порты[1]. Первые
военные успехи вскружили голову японскому руководству, что привело к
составлению непомерных требований, недопустимых не только по конкретному
содержанию, но и по общему смыслу, по тону. Япония сразу замахнулась на то, что
ранее не было объектом ее притязаний и не являлось причиной войны с Россией -
это Сахалин и фактическое господство во всем русском Приморье. Позиция Токио
превращала войну за влияние в Корее и Маньчжурии также и в битву за
дальневосточные владения России. Петербург становился жертвой агрессии, что
позволяло ему, оказавшемуся к 1904 г. в своих дальневосточных притязаниях
практически в полной изоляции, рассчитывать на международную поддержку.
Резкое ослабление России на Дальнем Востоке,
если бы Япония сумела его добиться, не устраивало ни Англию, ни США. Войну они
допустили с тем, чтобы руками японцев получить для себя свободу действий в
Маньчжурии. Т. Рузвельт, президент США, не раз, и в начале войны, и в ее конце,
повторял: "В наших интересах, чтобы война между Россией и Японией
затянулась, чтобы обе державы как можно больше истощились и чтобы по заключении
мира не были устранены их пограничные трения"[2]. По мере
успехов японцев стремление к миру в наибольшей степени росло именно в
Вашингтоне и отчасти в Лондоне. Поэтому японский посланник в Вашингтоне К.
Такахира 6 июня 1904 г. частным образом обсуждал с Рузвельтом вопрос о
конференции держав (!) после окончания войны[3]. Токио
искал поддержку в вопросе о будущем мире именно в США: Лондон вряд ли мог
сыграть здесь нужную Японии роль из-за крайне неважных отношений с Петербургом.
Рузвельт пока прощупывал почву, обещая японцам, что Корея по результатам войны
должна войти в сферу их исключительных интересов[4].
Между тем в российских верхах первое время за
немедленное прекращение войны выступал, пожалуй, только бывший министр финансов
Витте, во многом ответственный за дальневосточную политику империи в последнее
десятилетие перед конфликтом. Первая попытка завязать переговоры о мире
состоялась летом 1904 года. Источники изображают ее по-разному.
Согласно воспоминаниям самого Витте, в июле
1904 г. японский посол в Лондоне Т. Хаяши через посредников предложил ему вступить
в переговоры о мире. Председатель Комитета министров, находившийся тогда в
Берлине, написал об этом Николаю II, но ответа не получил[5].
Иначе представлена эта история в японских
источниках. Хаяши сообщил в Токио о том, что это Витте дважды обращался к нему
с предложением встретиться в Брюсселе[6]. Однако
Комура отклонил поездку Хаяши в Брюссель: по мнению Токио, условия для
завершения войны еще не созрели. Версия японского дипломата выглядит более
правдоподобной: ведь у него не было серьезных резонов искать контактов с
российскими сановниками для обсуждения условий мира, тогда как Витте лавры
миротворца могли обеспечить возвращение во власть[7].
Николай II ни во второй половине 1904 г., ни в
начале 1905 г. не был склонен к миру. Он помнил предсказание А. Н. Куропаткина
о тяжелой, долгой, но победоносной войне. Некоторое влияние на него сохранили
безобразовцы, уверенные в конечной победе. Весной 1904 г. А. М. Абаза составил
для царя, согласно его указаниям, программу действий России-победителя. Она
предусматривала присоединение всей Маньчжурии и Кореи к России. Чтобы смягчить
недовольство иностранцев, предполагалось ввести во всем дальневосточном
наместничестве порто-франко сроком на 25 лет. Программа не обсуждалась среди
министров, разрабатывалась тайно, в ее содержание были посвящены, кроме Николая
II и А. М. Абазы, лишь К. И. Вогак и Е. И. Алексеев. Царь усмехался: "Если
бы Ламздорф об этом знал, он умер бы от ужаса"[8]. Даже в
июне 1905 г. безобразовцы не сомневались в победе, продолжая готовить
присоединение Маньчжурии и Кореи и включение в сферу влияния Петербурга
Монголии, китайского Туркестана и даже Тибета[9]. Эти
мечтания отражали долго существовавшее в некоторых кругах (преимущественно
военных) убеждение, что войну можно было выиграть.
В начале 1905 г., после падения Порт-Артура и
январских событий в Петербурге, в России впервые отчетливо проявились
настроения против войны, но не надолго и не привели к каким-либо результатам[10].
Гораздо большую активность проявили японцы. Еще в ноябре 1904 г. Хаяши
предлагал подготовить мирную инициативу со стороны Японии. Дипломат исходил из
того, что взятие Порт-Артура усилит антивоенные настроения в Европе и США.
Чтобы Япония не оказалась главной виновницей продолжения войны, следовало, по
его мнению, сообщить о готовности к миру. Если Россия согласится - хорошо, если
нет - это привлечет симпатии к Японии как миролюбивой державе[11]. 14
января 1905 г. Рузвельт и Такахира обсудили возможные условия мира.
Американский президент обещал, что по результатам войны Япония получит не
только Корею, но и Порт-Артур, а Маньчжурию предложил превратить в нейтральную
зону под международным контролем держав. Однако здесь он натолкнулся на
сопротивление: в Токио боялись, что в "нейтральной" Маньчжурии начнут
хозяйничать великие державы, создастся опасная конкуренция японцам.
Одновременно Рузвельт в поисках средств
воздействия на Петербург зондировал почву в Париже и Берлине. Ни до, ни после
мукденского сражения Россия не прореагировала на поступавшие сигналы. Неуспех
зондажа подтвердил правильность позиции Комуры, изложенной им 12 января 1905 г.
английскому послу К. Макдональду: "До тех пор, пока Балтийский флот не
разбит или не вернулся в Россию, и до тех пор, пока решающая победа не одержана
японцами при Мукдене, русское правительство не захочет... сделать какое-либо
мирное предложение"[12].
Однако в феврале-марте состоялась новая
попытка установить прямой контакт враждующих сторон, аналогичная той, которая
имела место летом 1904 года. И опять имеются две диаметрально расходящиеся
версии. Согласно данным Петербурга, Хаяши в Лондоне дал знать через третье
лицо, что готов "возобновить" "частный обмен мыслей"
(вероятно, имея в виду несостоявшуюся встречу с Витте летом 1904 года). Однако Петербург
отклонил предложение[13]: было
бы несвоевременно начинать переговоры сразу после такой военной неудачи, как
сдача Порт-Артура: положение русской армии еще не сделалось критическим, тогда
как позиция России на возможных в дальнейшем переговорах резко ухудшилась бы.
Согласно же японским данным, инициатива опять
исходила от Витте. Японский дипломат ответил ему, что для начала переговоров
необходимо официальное предложение России[14]. Хаяши
также полагал, что Витте на тот момент не относился к числу влиятельных
сановников и тем более не мог принимать окончательных решений, поэтому контакты
с ним не имели большого значения для Токио[15]. И в
этом случае японская версия выглядит правдоподобнее: в российских верхах в это
время появились уловимые настроения в пользу мира, и бывший министр финансов,
вероятно, намеревался их использовать. Косвенным подтверждением того, что
инициатором был все-таки Витте, является его эмоциональное письмо Николаю II 28
февраля (13 марта) с предложением прекратить войну[16]. Но
царь не отозвался на послание председателя Комитета министров. У российского
правительства и в этот раз были основания полагать, что завязывание переговоров
имело для Токио другие цели, нежели мир: распустить слухи о скором прекращении
войны японцам было выгодно для успеха своего займа в Лондоне[17]. В
целом, доходившие до Петербурга импульсы о желании мирных переговоров как будто
вытеснялись сообщениями, поступавшими с разных сторон, о тяжелом экономическом
положении Японии, что, собственно, и толкало ее на переговоры. В такой ситуации
естественно было не спешить. В итоге Рузвельт констатировал, что "ни одна
сторона не хотела сделать первый шаг"[18].
Тем не менее 8(21) марта российский посол в
Париже А. И. Нелидов получил указание обменяться с французским министром
иностранных дел Т. Делькассе мнениями относительно перспектив и содержания
мирного соглашения[19]. За
этим последовала организованная Делькассе дискуссия во французской прессе о
возможных условиях мира, сам он говорил с японским дипломатом И. Мотоно 23
марта (5 апреля) о том, чего Россия не примет: контрибуции, утраты собственной
территории, изъятия Китайской Восточной железной дороги (КВЖД) и ограничений по
флоту[20].
Японцы, перед которыми Делькассе выступал
только от своего имени, поняли его действия не как русскую инициативу, а как
заботу Парижа о том, чтобы русско-японский конфликт не послужил на пользу
Германии. То есть, в Токио решили, что к позиции России рассуждения
французского министра не имели прямого отношения[21]. В это
же время впервые состоялся обмен мнениями между Вашингтоном и Петербургом, при
котором Россия еще раз дала понять, что не допустит территориальных уступок и
контрибуции. Демонстрируя неофициально готовность к миру, Николай II все же
желал, чтобы первый шаг сделала Япония[22].
Однако вскоре настроения в Петербурге
сдвинулись в пользу войны. Это произошло после поражения русского флота при
Цусиме 14 - 15 (27 - 28) мая. С гибелью эскадры З. П. Рожественского в правящих
верхах впервые серьезно задумались над тем, что Россия может проиграть войну.
Империя практически лишилась военного флота. Однако сухопутная армия, несмотря
на серию неудач, не была разгромлена. Дилемма была очевидна: продолжать ли
сражаться с Японией или, пока не поздно, искать мира? Все остальные проблемы, в
том числе революционное движение и предкризисное состояние российских финансов,
отошли на время на второй план. Под впечатлением от Цусимы Коковцов подготовил
письмо Николаю II, в котором ставил вопрос исключительно в военной плоскости: в
состоянии ли армия противиться натиску японцев и "тверд ли"
Владивосток? В случае положительных ответов войну, по его мнению, следовало
продолжать. Если же военные ответят "нет", то немедленно заключать
мир, пока японская армия еще не стояла на русской земле[23].
Эмоциональное послание Коковцова было слабым
отражением той паники, которая вспыхнула в Петербурге. В связи с гибелью флота
немедленно вспомнили о планах созыва Земского собора, решив передать на его
усмотрение вопрос о продолжении военных действий, чтобы свалить ответственность
с царя. По-видимому, в дни между 18 и 23 мая были составлены несколько проектов
его учреждения. Однако растерянность длилась недолго. Николай II все-таки взял
ответственность на себя и 24 мая (6 июня) созвал военное совещание для обсуждения
вопроса о продолжении войны[24].
На совещании царь присоединился к мнению
великого князя Владимира Александровича, заявившего: "Теперь мы находимся
в таком если не отчаянном, то затруднительном положении, что нам важнее
внутреннее благосостояние, чем победы. Необходимо немедленно сделать попытку к
выяснению условий мира". Несмотря на то, что ни к какому официальному
решению совещание не пришло, дискуссия свидетельствовала: сильнейшие опасения,
отчасти за внутренние дела, но также и связанные с ожиданием дальнейших военных
неудач, все-таки возобладали, поэтому решено искать мира.
В какой-то степени подтолкнуть самодержца к
заключению о необходимости мира могло и растущее давление извне. 23 мая (5
июня) царь получил письмо Вильгельма II (его содержание было сообщено
американскому президенту) с настойчивым призывом прекратить войну, обратившись
для начала переговоров к посредничеству Рузвельта. 24 мая Г. Мейер, только что
назначенный посол США в Петербурге, просил высочайшей аудиенции и был принят
Николаем II 25 мая (7 июня). Царь с трудом, но согласился на мирную инициативу
Рузвельта, опасаясь, что в противном случае японцы захватят Сахалин. В эти же
дни в Вашингтоне президент США лично убеждал российского дипломата А. П.
Кассини, что война для России безнадежно проиграна[25]. Тем не
менее Петербург проявлял упорство: даже в начале июня В. Н. Ламздорф утверждал,
что Россия не желает мира до тех пор, пока Япония не объявит о своей готовности
к нему[26].
Конечно, это было своего рода предостережением японцам о неприемлемости таких
вероятных условий, как контрибуция, передача территории, ограничение флота.
Далее основные события до начала Портсмутской
конференции происходили в основном в переговорах Петербурга с Вашингтоном. 26
мая (8 июня) 1905 г. Рузвельт отправил царю официальное предложение о
посредничестве. 30 мая (12 июня) Россия в специальной ноте согласилась на
встречу российских представителей с японскими уполномоченными. Последовала
короткая дискуссия о выборе места встречи; Ламздорф пытался настоять на Гааге,
но быстро "сдался" на Америку (не Вашингтон или Нью-Йорк "из-за
смертельной летней жары", а какое-либо другое "спокойное летнее
место")[27].
После этого в Петербурге началась подготовка к
мирной конференции. От предложения возглавить российскую делегацию отказались
сначала посол в Париже А. И. Нелидов, а затем посол в Риме Н. В. Муравьев, несмотря
на то, что их кандидатуры уже были сообщены Рузвельту и, соответственно,
японцам[28]. Оба
слишком мало были знакомы с дальневосточными делами. Для участия в переговорах
подбирались специалисты и готовилась подробная инструкция. В состав делегации
включили бывших военного агента в Японии полковника М. К. Самойлова и
военно-морского агента А. И. Русина, а также агента Министерства финансов в
Китае Д. Д. Покотилова. Предусматривалось участие известного специалиста по
международному праву профессора Ф. Ф. Мартенса, директора Департамента
государственного казначейства и давнего сотрудника Витте И. П. Шилова,
начальника военно-статистического отдела Главного штаба генерала Н. С.
Ермолова. В Вашингтоне к ним присоединились посланник Р. Р. Розен, долгое время
работавший в Токио и назначенный вторым уполномоченным от России на
переговорах, а также финансовые агенты Министерства финансов в США и Японии Г.
А. Виленкин и Н. А. Распопов. Секретарем делегации назначили Г. А. Плансона,
дипломатического чиновника при наместнике Е. И. Алексееве. Роль личного
секретаря российского уполномоченного исполнял И. Я. Коростовец.
После отказа двух послов Николаю II пришлось,
несмотря на свое нежелание, 29 июня (12 июля) назначить главным уполномоченным
Витте. На дипломатическом языке такое назначение говорило, что Россия
действительно намеревается завершить войну: бывший министр финансов имел
репутацию сторонника мира и рассматривался как самый удобный кандидат на
участие в мирной конференции.
Японцы в свою очередь предполагали отправить в
Америку маркиза Х. Ито (давнего сторонника соглашения с Россией)[29], но,
узнав о первоначально намеченных русских уполномоченных, отказались от этой
идеи. Считалось, что фигура маркиза, одного из ведущих политических деятелей
Японии, слишком весома и не соответствует авторитету Нелидова или Муравьева.
Поэтому в США отправился Комура, сторонник жесткой линии.
Непросто оказалось подготовить инструкцию для
российской делегации. Военное министерство вообще выступало против заключения
мира, но раз уж решено было вступить в переговоры, то следовало настаивать на
независимости Кореи, возвращении Маньчжурии Китаю, а Ляодуна - России с
последующей передачей полуострова Пекину. Это были условия непроигравшей
стороны, что полностью соответствовало представлениям генералов. Моряки были
скромнее и настаивали лишь на недопустимости каких-либо ограничений для флота
на Тихом океане, а также передачи Японии судов, интернированных за время
военных действий в нейтральных портах. Самые обстоятельные и полезные для мирных
переговоров соображения представил Коковцов. Он сформулировал принципиальное
отношение к конференции: "С финансовой точки зрения заключение мира крайне
желательно", но "в настоящее время для России не признается
необходимым стремиться к заключению мира во что бы то ни стало". При этом
министр финансов подчеркнул, что соглашение с Японией должно быть
"искренним и как можно более продолжительным", а значит, требовалось
долгосрочное урегулирование интересов. Приемлемые условия мира представлялись
ему так: никаких уступок российских земель и контрибуции, лишь компенсация за
содержание военнопленных, вывод войск из Маньчжурии и возвращение ее Китаю
(вместе с Ляодуном); КВЖД остается за Россией (возможна передача Пекину большей
части ЮМЖД)[30].
Предложения Коковцова составили основу
пространной и подробной инструкции от 28 июня (11 июля) 1905 г., составленной
для русской делегации. В Петербурге весьма точно оценили как текущий момент
("в скорейшем прекращении военных действий заинтересованы и некоторые
нейтральные государства, опасающиеся слишком преобладающего влияния Японии на
Дальнем Востоке и готовые посему произвести известное давление на токийский
кабинет"), так и состояние Японии (она "также желает окончания войны,
истощившей ее военные и финансовые ресурсы и стоившей ей неисчислимых
жертв"). В инструкции был обрисован предел, за который делегация не могла
переступать. Четыре пункта говорили о недопустимости уступки Японии российских
территорий, уплаты контрибуции, ограничения морских сил на Дальнем Востоке и
отказа от любой части КВЖД[31].
Правильно оценивались желания и возможности Токио: "В среде более
благоразумных государственных деятелей Японии преобладает, по-видимому,
стремление воспользоваться настоящими выгодными обстоятельствами с тем, чтобы
прекратить войну, которая в будущем может вызвать лишь неудовольствие и
беспокойство со стороны держав, вначале сочувствующих японцам".
Предполагалось, что Япония будет настаивать на передаче Сахалина[32];
делегация должна была категорически отвергать такую возможность. Взамен
допускалось предоставить японцам право рыбной ловли в прибрежных водах.
Остальные требования Японии предполагалось нейтрализовать существующими
международными договорами (Маньчжурия - Китаю; Корее - подтверждение
независимости; Квантун невозможно прямо отдать Японии, так как суверенитет над
ним принадлежал Пекину), а также частными уступками[33].
Петербург угадал большинство условий Токио.
Они обсуждались японским правительством 17(30) июня, а 22 июня (5 июля) были
утверждены императором. Все требования были разделены на три группы. Первая -
это те, которые имели категорический характер: свобода рук в Корее, очищение
Маньчжурии, передача Японии Порт-Артура вместе с ЮМЖД. Вторая - относительно
важные условия: контрибуция, Сахалин, получение интернированных в нейтральных
портах российских судов и право рыбной ловли в прибрежных водах. Третью группу
составляли условия добавочные: ограничение морских сил России на Дальнем
Востоке и демилитаризация Владивостока[34]. Таким
образом, минимум японских требований и максимум уступок России в общем не
противоречили друг другу.
Важным источником информации для подготовки к
конференции служила хорошо налаженная перлюстрация дипломатической
корреспонденции ряда миссий в Петербурге, а также переписки японских посольств
в Париже, Стокгольме, Антверпене, Вене и Гааге[35]. Тем не
менее Витте ехал в Портсмут, не питая оптимизма: данные ему официальные
инструкции он считал слишком категоричными и полагал, что их не удастся
выполнить полностью, а придется уступить в вопросе о контрибуции и о Сахалине.
По его мнению, за любые деньги следовало бы вернуть занятый японцами остров:
"Но вот в чем я совершенно уверен, - писал Витте Ламздорфу 10 - 12 (23 -
25) июля, - что будет невозможно заключить договор, при котором японцы
согласились бы отдать нам взятый ими Сахалин и не получить соответствующую
сумму денег"[36].
Перед отъездом Витте имел встречу с Николаем
II. На ней он, по-видимому, настоял на своей идее союзного договора с Японией и
получил на этот счет дополнительную инструкцию. О возможности каких-либо новых
уступок прямо не говорилось, но было признано, что после высадки японских войск
на Сахалине "некоторые соображения, приводимые в помянутых инструкциях,
теряют ныне свое значение"[37].
Похоже, что ради достижения союза царь устно разрешил посланцу России сделать
еще ряд шагов навстречу требованиям Японии. Это заставляют предполагать
последовавшие события.
Из Петербурга Витте выехал 6(19) июля. По пути
он сделал ряд заявлений, причем в Германии утверждал одно, а во Франции -
совсем другое. В Берлине 7(20) июля при встрече с банкиром Э. Мендельсоном
Витте "по секрету" обозначил уступки, на которые Россия готова была
пойти: Корея, Маньчжурия, половина Сахалина, ЮМЖД (КВЖД оставалась у России) и
контрибуция до 500 млн. рублей. При этом Витте был уверен, что Сахалин придется
отдать весь, а сумма контрибуции окажется больше. Маловероятно, чтобы все эти
условия, не обозначенные в инструкциях, он изложил "от себя". Расчет,
очевидно заключался в том, чтобы через Вильгельма II оказать давление на царя во
время встречи двух императоров, которая должна была состояться несколькими
днями позже. Для того, чтобы кайзер проявил максимальную убедительность и
настойчивость, Витте пугал его развитием революции в России ("будут потоки
крови") и вообще неприятными последствиями в случае продолжения войны
(унижение, возвращение разбитой армии и т.п.)[38].
Напротив, в Париже Витте выразил желание
получить для России очередной заем, а также рассуждал о желательности
континентального антианглийского союза. Но понимания он не встретил: французы
дали понять, что получить деньги Россия сможет лишь после прекращения войны, а
наметившееся англо-французское сближение исключает предлагаемую переориентировку
политики Франции[39].
Более успешно он зондировал возможную реакцию европейцев на условия мира.
Встречаясь с рядом лиц (с М. Рувье, немецким послом Г. Радолином и др.), Витте
каждый раз утверждал, что Россия не станет платить контрибуцию, но готова
отказаться от Кореи и Южной Маньчжурии. Разумеется, об этом сразу же стало
известно японцам[40].
Независимо от исхода переговоров Витте
стремился воспользоваться поездкой в США, чтобы подготовить почву для
заключения займа в Америке: деньги требовались России в любом случае. Бывший
министр финансов знал, что не сможет черпать, как прежде, средства с парижского
рынка, а на поддержку Германии всерьез рассчитывать не приходилось. Витте
задумал также ряд шагов для привлечения на свою сторону американского
общественного мнения, в частности, намереваясь преодолеть сложившийся за
океаном негативный образ России как страны с деспотическим режимом,
преследующим евреев[41]. Прямое
влияние на ход предстоящих переговоров это вряд ли могло оказать, а вот в
случае неудачи дипломатической миссии Витте надеялся поправить финансовое
положение империи.
Кроме того, через Э. Диллона, петербургского
корреспондента "Daily Telegraph", он опять обратился к Хаяши.
Японскому послу Витте просил передать, что находится в трудном положении и
хотел бы, чтобы Ито получил полномочия предварительно, до Портсмута, обсудить с
ним контуры не только мирного соглашения, но и союза. Однако Хаяши сообщил ему,
что надежды на Ито безосновательны, а союз двух империй невозможен: как
заключить дружеское соглашение между теми, кто не доверяет друг другу?[42]Несмотря
на отказ, японский посол выразил оптимизм относительно исхода будущих
переговоров, одновременно твердо рассчитывая на контрибуцию[43]. Не
удивительно, что после такого ответа будущий граф отправился за океан в
исключительно скверном настроении, будучи скорее уверенным в грядущем провале мирной
конференции.
Пока Витте находился в Европе, Николай II 10 -
11 (23 - 24) июля 1905 г. в Бьорке подписал союзный договор с Вильгельмом II.
Остается неясным, были ли связаны будущие русско-японские переговоры и встреча
двух императоров. Романов считал, что царь пошел на союз с Германией в поисках
любой опоры в преддверии Портсмута. Такой ход требовал весьма тонкого расчета
на ответные меры Франции, а через нее - и Англии для умиротворяющего
воздействия на японцев, чтобы оторвать Петербург от Берлина. Действительно,
Франция и Англия заметно встревожились. Но, судя по действиям российской
дипломатии, которая бросилась успокаивать Лондон и Париж, не похоже, чтобы
решение Николая II являлось заранее продуманной и хорошо спланированной акцией:
в таком случае следовало бы поддержать тревогу и напряжение. Более вероятно
другое: царь был недоволен поведением Франции в ходе всей войны, не ощущая ее
поддержки. Именно этопрежде всего отразилось в его импульсивном решении подписать
соглашение с Вильгельмом II[44].
Итоги встреч в Берлине и Париже Витте сообщил
в Петербург. Он настаивал на неизбежности уплаты денег (во Франции так
"все считают"). Российскому уполномоченному стала более близка
позиция морского министра Н. М. Чихачева (лучше отдать любые деньги, чем
расстаться с Сахалином), а не министра финансов Коковцова, который отвергал
контрибуцию. Вместе с тем Витте продолжал думать, что полученные им инструкции
как будто допускали потерю острова ("на отдачу Сахалина я мог бы
согласиться"), тогда как об уплате денег Николай II заявил ему
"гораздо категоричнее"[45].
Сановник явно хотел получить разрешение на контрибуцию.
14(27) июля немецкий пароход "Kaiser
Wilhelm der Grosse" с русской делегацией на борту покинул французский порт
Шербур. За время плавания Витте не столько готовился к предстоящим переговорам,
сколько, не переставая, брюзжал по поводу предшествовавшей политики России на
Дальнем Востоке, особенно против безобразовцев. Никакая серьезная работа всей
делегацией, похоже, не велась, будущие переговоры обсуждались преимущественно
за обедом. Витте открыто заявлял, что сможет "принять решение и вообще
выяснить положение дела лишь по прибытии в Америку капитана Русина, едущего с
театра войны и имеющего точные сведения об армии"[46]. Для
себя же он сформулировал лишь правила поведения на переговорах: "1) ничем
не показывать, что мы желаем мира; вести себя так, чтобы внести впечатление,
что если государь согласился на переговоры, то только ввиду общего желания
почти всех стран, чтобы война была прекращена; 2) держать себя так, как
подобает представителю России, то есть представителю величайшей империи, у
которой приключилась маленькая неприятность; 3) имея в виду громадную роль
прессы в Америке, держать себя особливо предупредительно и доступно ко всем ее
представителям; 4) чтобы привлечь к себе население в Америке, которое крайне
демократично, держать себя с ним совершенно просто, без всякого чванства,
совершенно демократично; 5) ввиду значительного влияния евреев, в особенности в
Нью-Йорке и американской прессе вообще, не относиться к ним враждебно"[47].
Еще по дороге в США Витте начал кампанию за
завоевание американского общественного мнения на свою сторону: на корабле он
давал интервью журналистам, сопровождавшим российскую делегацию. Ступив на
американскую землю (в Нью-Йорке 20 июля / 2 августа), Витте всячески
подчеркивал свою симпатию и уважение как к американскому народу, так и к его
президенту. Еще до отъезда в Америку он получил согласие Николая II на отмену
ввозных пошлин на продукцию американского машиностроения и создание для США
условий наибольшего благоприятствования в торговле с Россией (соблюдая
приличия, официально об этом было объявлено Рузвельту уже после окончания
переговоров, но американцы знали заранее о принятом решении). 21 июля (3
августа) Витте посетил биржу, 1(14) августа встретился с крупнейшими еврейскими
банкирами[48].
Однако в США его ждал и неприятный сюрприз:
одобренная Николаем II телеграмма Ламздорфа от 18 июля (1 августа), которая
имела значение дополнительной инструкции, - запрет на уступку Сахалина. Это
могло означать только одно: прежние договоренности с царем дезавуированы. 20
июля (2 августа) Витте ответил Ламздорфу с чувством явного неудовольствия, что
принял распоряжение к исполнению[49]. После
этого официальная позиция российского уполномоченного разительно отличалась от
тех заявлений, которые он успел сделать, находясь еще в Европе.
22 июля (4 августа) российские представители
имели частную беседу с Рузвельтом, причем затрагивался вопрос, выглядевший
непреодолимым - о контрибуции. Рузвельт, отрицая, что ему известны условия
японцев, советовал согласиться с требованием об уплате денег. Витте возражал,
напоминая, что не является представителем побежденной державы[50].
Участники встречи расстались в пессимистическом настроении относительно исхода
переговоров.
23 июля (5 августа) состоялась первая
официальная встреча делегаций - при участии Рузвельта, на его яхте, после чего
все отправились в Портсмут. Витте покинул яхту 24 июля (6 августа) в Ньюпорте и
проделал часть пути по железной дороге. Прибыв в Бостон, он "пожал руки
всей поездной прислуге, а машиниста даже поцеловал". В действительности
Витте лишь дал машинисту и кочегару чаевые и пожал протянутые ему руки, а
газеты раздули этот эпизод. Впрочем, "легенда о поцелуе сделала больше для
популяризации русской миссии.., чем наши дипломатические любезности"[51]. С
этого момента русскую делегацию и особенно ее главу стали встречать уже не
просто с интересом и симпатиями, но с овациями. До того в США господствовало
мнение о России как о стране мрачного абсолютизма и реакции[52].
Переговоры начались 27 июля (9 августа).
Заседания проходили почти каждый день, как официальные (с составлением
протоколов), так и неофициальные, где стороны в частном порядке пытались
договориться по наиболее спорным вопросам. Витте по-прежнему был настроен
весьма пессимистически, "измучен, удручен"[53],
по-видимому, не зная, как исполнить данные ему инструкции, особенно после
провала идеи союзного договора с Японией. Едва ли будет преувеличением сказать,
что главных трудностей для себя Витте ожидал не от японцев, а из Петербурга,
опасаясь переменчивости Николая II, податливого влиянию "партии
войны". 28 июля (10 августа) русская делегация получила письменный текст
японских условий[54].
Требования эти оказались весьма обширными и выходили за пределы допустимого в
половине пунктов:
1) Россия, признавая, что Япония имеет в Корее
преобладающие политические, военные и экономические интересы, обязуется не
вступаться и не препятствовать тем мерам руководства, покровительства или
надзора, кои Япония сочтет нужным принять в Корее.
2) Обязательство со стороны России совершенно
эвакуировать Маньчжурию в течение определенного срока и отказаться от всех
территориальных выгод и преимущественных и исключительных концессий и прав в
этой местности, нарушающих китайский суверенитет и несовместимых с принципом
одинакового благоприятствования.
3) Япония обязуется возвратить Китаю, под
условием введения им реформ и улучшения управления, все те части Маньчжурии,
кои находятся в ее оккупации, исключая те, на кои распространяется аренда
Ляодунского полуострова.
4) Япония и Россия взаимно обязуются не
препятствовать общим мерам, кои Китай признает нужным принять для развития
торговли и промышленности в Маньчжурии.
5) Сахалин и все прилегающие острова и все
общественные сооружения и имущества уступаются Японии.
6) Аренда Порт-Артура, Талиена (Дальнего - И.
Л.) и прилегающие местности и территориальные воды, а равно все права,
привилегии, концессии и преимущества, приобретенные Россией у Китая в связи или
как часть этой аренды, и все общественные сооружения и имущества передаются и
закрепляются за Японией.
7) Россия предоставляет и передает Японии
свободную от всяких претензий и обязательств железную дорогу между Харбином и
Порт-Артуром и все ее разветвления вместе с правами, привилегиями и
преимуществами и всеми угольными копями, принадлежащими или разрабатываемыми в
пользу железной дороги.
8) Россия удерживает и эксплуатирует
трансманьчжурскую железную дорогу на условиях и в зависимости от концессии на
ее сооружение, а также под условием, что она будет эксплуатироваться
исключительно для коммерческих и промышленных целей.
9) Россия возмещает Японии действительные
издержки за войну. Размер, равно как и способ этого возмещения буду определены
впоследствии.
10) Все русские военные суда, кои вследствие
повреждений, полученных на войне, укрылись в нейтральных портах и были там
интернированы, будут выданы Японии как законные призы.
11) Россия обязуется ограничить свои морские
силы в водах Дальнего Востока.
12) Россия предоставит японским подданным
полные права по рыбной ловле вдоль побережья и в заливах, гаванях, бухтах и
реках своих владений в Японском, Охотском и Беринговом морях"[55].
Получив текст условий, русская делегация
собралась на совещание, исключительно важное для понимания хода дальнейших
переговоров. Витте решил дать ответ не ожидая инструкций из Петербурга, якобы
для того, чтобы не создавать у японцев впечатление, что их условия
"произвели на нас сильное впечатление или вызвали растерянность"[56]. Витте
полагал, что японская сторона, не доверяя России, рассуждала примерно так:
"Россия, не платя контрибуции, имея в своих руках Сахалин и Владивосток,
владея остатками флота и выстроив новый, воспользуется опытом своих неудач и
нападет на нас... Единственное средство обеспечить мир - это надолго обессилить
Россию"[57].
Но как раз это желание выглядело наиболее труднодостижимым. Настаивая на таких
требованиях, Япония как раз обеспечила бы себе на будущее угрозу реванша.
Однако обе стороны в известной степени были
заинтересованы не просто заключить мир, но и установить такое положение дел на
Дальнем Востоке, которое бы не вызывало ни у одной из сторон желания
пересмотреть его. Предпосылкой для этого являлось устранение недоверия, поэтому
Витте поставил перед собой задачу - успокоить Японию, еще раз предложив ей
союзное соглашение для закрепления итогов мира. Стремясь к союзу с Японией, он
был склонен предложить ей такие уступки, которые считались недопустимыми в
Петербурге. "Если бы мы могли выразить мысль, что... готовы обязаться сохранить
за Япониею ее приобретения, то это будет способствовать успокоению японцев и
всего мира, который увидит искренность наших намерений. Если мы скажем японцам,
что обязуемся защищать права, которые за ними признали, то этим можем облегчить
принятие наших условий". Речь, таким образом, вновь шла о том, чтобы
отдать Японии занятый ею Сахалин. Ценой этой уступки, Витте намеревался
достигнуть приемлемого результата в других пунктах. Но жесткая позиция Николая
II связывала ему руки.
Ответ русской делегации, представленный 30
июля (12 августа), еще до получения указаний из Петербурга, действительно
произвел сильное впечатление на японцев, как и на американцев. Быстрота ответа
была истолкована как стремление России к миру. Конечно, это не развеяло
подозрительности японской стороны, но несколько пошатнуло ее. Кроме того,
условия Токио проникли в печать - явно не без содействия русской делегации,
хотя существовала договоренность, что ход переговоров будет конфиденциальный.
Когда же японцы подняли этот вопрос на конференции, Витте в ответ вообще
предложил сделать дискуссию открытой для прессы. Однако японская сторона не
согласилась, что вновь привлекло симпатии американского общественного мнения к
русской делегации.
В целом же дело обстояло не так хорошо. Японцы
получили ответ, из которого следовало, что Россия готова отказаться от Кореи и
Квантуна, Маньчжурия становилась китайской без всяких особых преимуществ для
русских, но в вопросах Сахалина, контрибуции, нейтрализации КВЖД, ограничении
флота было сказано твердое "нет".
Утешительным известием для Витте стало
одобрение его позиции Николаем II: царь признал неприемлемыми те же пункты[58]. Еще
важнее для Витте было убедиться в том, что "партия войны" не
увеличила свое влияние и намерение царя заключить мир остается в силе. Значит,
надо было действовать и попытался еще раз оказать давление на самодержца. В
этот же день он послал Коростовца справиться о расписании ближайших пароходов в
Европу. Сделано это было нарочито демонстративно, но, возможно, нестолько для
японцев, сколько для Петербурга: там наверняка через день-два прочитали бы в
газетах, что из-за своей жесткой позиции делегация вынужденно готовится к
отъезду. После этого Витте отправил 1(14) августа в Петербург паническую
телеграмму: "Соглашение ввиду громадной разницы условий сторон не будет
достигнуто". Готовясь к разрыву переговоров, он писал Ламздорфу днем
раньше: "Мы должны вести дело так, чтобы привлечь на свою сторону...
большую часть общественного мнения Европы и Америки.., чтоб со спокойной
совестью можно было, в случае если не состоится заключение мира, опубликовать
все документы и передать все дело на суд всего человечества"[59]. Это
был намек: пусть в России еще раз взвесят свою позицию и подумают о возможных
уступках. При этом Витте имел мало оснований надеяться, что его демарши
приведут к успеху.
Вопреки мрачным ожиданиям российского
уполномоченного японцы не прервали переговоров. Началось конкретное обсуждение
японских условий, статья за статьей. Сразу подтвердилась ошибочность ставки
Витте на возможность заключения союзного соглашения. 30 июля (12 августа)
Комура "довольно сухо заявил, что Япония не нуждается в поддержке
России". В течение нескольких дней, пока шла дискуссия, Витте неоднократно
впадал в панику. 1(14) августа он писал из Портсмута Коковцову о необходимости
готовиться к продолжению войны и Ламздорфу - о проектах формулировок,
подготовленных на случай провала переговоров[60]. 5(18)
августа обсуждение завершилось. По четырем статьям разногласия не были
преодолены (Сахалин, контрибуция, суда в нейтральных портах и ограничение
морских сил на Дальнем Востоке). Почти по всем спорным пунктам Витте был готов
к уступкам. Он полагал, что вопрос о судах не имеет серьезного практического
значения и важен лишь с точки зрения национального достоинства. Не стоило
упорствовать и из-за ограничения сил на Тихом океане, так как Россия и без того
не смогла бы "в ближайшие десятилетия держать на Дальнем Востоке флот,
способный бороться с японским". Сохранение же Сахалина представлялось
неразрешимой проблемой: японцы уже захватили остров, "и я не вижу
возможности, по крайней мере, в ближайшие десятилетия, его отобрать".
Единственно, что Витте категорически отверг - это контрибуцию, которая, по его мнению,
"коробит русскую душу"[61]. Но
одно дело - душевное неприятие, а другое - срыв мирных переговоров: по мнению
сановника, продолжение войны было бы "величайшим бедствием для
России". Точка зрения Витте радикально изменилась: если перед отплытием из
Франции он язвительно писал о "бухгалтерском" подходе Коковцова, то
сейчас полностью принял его сам. Тем не менее, остается впечатление, что
внутренне Витте был готов уступить и в вопросе контрибуции. Правда, наилучшим
выходом он признавал передачу Японии всего Сахалина без всяких выплат. Но на
такую комбинацию категорически не соглашались японцы[62]. Пока
же он решил, в строгом соответствии с инструкцией, передать все эти проблемы на
заключение Петербурга.
Во время возникшей паузы японцы с помощью
Рузвельта организовали давление на Петербург при участии в нем Берлина и в
некоторой степени Парижа. Одновременно 6(19) августа во время встречи с Розеном
Рузвельт пообещал ему побудить японцев к уступкам. Он полагал, что сможет
уговорить их отказаться от требований получить интернированные суда и
ограничить военные силы России в Тихом океане. Взамен президент надеялся, что
Россия отдаст Японии Сахалин, а вопрос о контрибуции предлагал передать на
усмотрение двух посредников (то есть решить пока только в принципе, но это
означало, что Россия соглашается платить, после чего ее было бы легче дожать)[63].
Однако предложение Рузвельта запоздало: пока
он беседовал с Розеном, Комура выдвинул от своего имени, оговорившись, что он
делает это без ведома Токио, новую комбинацию условий. Японская сторона
отказывалась от требования интернированных судов и ограничения русских морских
сил на Тихом океане, а также возвращала северную часть Сахалина (до 50
параллели) России за 1,2 млрд. иен (примерно 1,2 млрд. рублей)[64]. Такой
поворот оказался для всех сюрпризом, в том числе и для американского
президента.
После этого Рузвельт утратил на переговорах
всякую инициативу, а его посреднические возможности свелись практически к нулю.
Витте же немедленно ухватился за новое японское предложение. Понимая, что
поддержки от царя не получить, он попытался действовать в обход Николая II.
6(19) августа Витте попросил Коковцова, с которым мог быть более откровенным,
приложить все усилия, чтобы решение о новой японской инициативе принималось в
Петербурге "по совещании с нашими мудрейшими сановниками", прежде
всего с Д. М. Сольским и К. П. Победоносцевым. Витте надеялся таким образом
парализовать влияние "военной партии" на Николая II и воспользоваться
как государственной опытностью этих людей, так и страхом их перед революцией.
Министр финансов на другой день отозвался на просьбу, но едва ли слишком
усердствовал в помощи: отношения между двумя сановниками не были безоблачными.
Кроме того, сам Коковцов имел несколько иные и неизменные представления об
условиях мира, полагая, что никакой контрибуции платить не следует[65].
Однако царь занял твердую позицию: "Ни
пяди земли, ни рубля уплаты военных издержек"[66]. Ни
Коковцов, ни Ламздорф не настаивали на проведении совещания для обсуждения
японских условий мира[67].
Единственно, на что согласился царь, это запросить мнения военного и морского
министров, а также великого князя Николая Николаевича (то есть как раз
представителей "военной партии"). Витте пытался настоять на своем,
призывая Коковцова сообщить его просьбу не только Сольскому, но и Д. Ф. Трепову,
влиятельному тогда петербургскому генерал-губернатору, чтобы решение о мире
было принято "в совещании под председательством государя при участии хотя
бы некоторого числа видных представителей сословий". В этом предложении
можно усмотреть даже призыв к созыву какого-то подобия Земского собора. На сей
раз Витте поддержки не получил: Сольский просто отказался, а Трепов сделал вид,
что не понял, о каких представителях сословий идет речь[68]. 8(21)
августа Витте уже сам пытался убедить Николая II хотя бы из тактических
соображений вести себя мягче: "Если мы хотим, чтобы вина в
безрезультатности конференции пала исключительно на Японию, то нельзя отвергать
и уступку Сахалина, и возмещение военных расходов"[69]. Все
оказалось тщетно. В итоге 9(22) августа из Петербурга поступило распоряжение
признать японское условие "половину Сахалина в обмен на деньги"
неприемлемым и прервать переговоры, если японцы не откажутся от своего
требования.
С того момента, когда выяснилось, что все
упирается в два вопроса: о Сахалине и контрибуции, ход переговоров фактически
переместился в Петербург, где их вел, по сути, Николай II - через посла США Г.
Мейера[70].
Рузвельт настаивал на том, что обменять северный Сахалин на деньги было
"справедливо и почетно" для России. В случае же продолжения войны,
предостерегал он, Россия может потерять всю Восточную Сибирь[71]. Мейер,
имевший поручение срочно довести мнение Рузвельта до царя, встречался с
Николаем II 10(23) августа. В ходе двухчасовой аудиенции царь твердо заявил:
"Я предпочитаю временно лишиться территории, чем унизить страну уплатой
контрибуции как побежденную нацию". В случае отказа японцев он намеревался
продолжать войну. Чтобы собеседник понял, что никакое давление ничего не даст,
Николай II показал Мейеру телеграмму Вильгельма II, в которой тот советовал
России (по согласованию с Рузвельтом) заключить мир, который, по его мнению,
был невозможен без контрибуции[72].
Самодержец обещал лишь "щедро уплатить все расходы по содержанию русских
пленных, но не такую сумму, которая могла бы быть истолкована как
контрибуция"[73].
Давление, оказываемое на Николая II со всех сторон, было сильным, поэтому он
все-таки пошел на уступку, но лишь в территориальном вопросе. Согласие отдать
южную часть Сахалина царь дал "на том основании, что она принадлежит
России только 30 лет, а потому на нее можно смотреть как на Порт-Артур, а не
как на исконную русскую территорию"[74].
Получив не удовлетворивший его ответ, Рузвельт еще раз, 13(26) августа
попытался настоять на своем. То, что он действовал по согласованию с японцами,
выдают фразы: "В противном случае Япония, пожалуй, откажется от мысли
заключить мир". И далее: "Если мир будет заключен на предложенных
мной (! - И. Л.) условиях, Россия выйдет из этой войны без существенного
повреждения, национальная честь ее и выгода будут спасены". Перед этим
12(25) августа Ламздорф передал царю, что за уплату контрибуции высказывается и
Франция[75]. Однако
столь откровенные выступления на стороне японцев не принесли успеха. Мейер
сообщил президенту, что Россия не будет платить контрибуцию, что "в этом
отношении правительство поддерживает пресса и весь народ, даже крестьяне"[76]. После
такого ответа Рузвельт сдался, фактически признав, что его посредничество в
вопросе "Сахалин - контрибуция" закончилось провалом. Японцам он
посоветовал все-таки заключить мирное соглашение[77].
Относительно почетными условиями Портсмутского
мира Николай II был обязан прежде всего себе, проявленной им незаурядной
твердости духа, которая позволила ему не поддаться на уговоры и угрозы ни
Витте, ни Рузвельта, ни Вильгельма II. В ночь на 16(29) августа российская
делегация получила его резолюцию: "Пошлите Витте мое приказание завтра во
всяком случае окончить переговоры. Я предпочитаю продолжать войну, нежели
дожидаться милостивых уступок со стороны Японии". Твердое решение далось
царю непросто, он понимал, чем рискует. Получив 17(30) августа телеграмму Витте
об удачном завершении переговоров, царь записал в своем дневнике: "Весь
день ходил как в тумане после этого!"[78]
Разумеется, Рузвельт известил японцев о
неудаче своего давления. Узнав, что Николай II верит в маньчжурскую армию,
поэтому твердо решил не платить контрибуции и не отдавать Сахалин, японская
делегация приготовилась к безрезультатному завершению переговоров: составила
заявление о срыве конференции и намеревалась покинуть Портсмут 13(26) августа.
Комура, хотя и имел полномочие уступить, не решался сделать это без
подтверждения из Токио. Но больше всего он боялся краха мирной конференции.
13(26) августа состоялась частная встреча делегаций, на которой Витте сообщил
японцам о том, что они могут получить лишь южную часть Сахалина без какой-либо
контрибуции. Японцы заметно волновались. "Они просили Сергея Юльевича,
чтобы он им сказал не как русский уполномоченный, а как государственный
человек, вообще, как бы он поступил на их месте. Он совершенно искренне
советовал им заключить мир"[79].
Последнее слово все-таки оставалось за Токио.
Японским верхам было над чем поразмыслить. Еще 6 августа посланник в
Австро-Венгрии Н. Макино сообщил из Вены, что, по его сведениям, в Петербурге
опять набирает силу "партия войны", настаивавшая на ужесточении
позиции русской делегации. Аналогичные сведения поступили из Берлина от другого
дипломата - посланника в Германии К. Иноуе[80]. В
Японии было также известно содержание разговора Мейера с Николаем И, в котором
царь категорически отверг возможность контрибуции и территориальных уступок, за
исключением южного Сахалина[81]. На
заседании японского правительства в ночь на 15(28) августа было решено, что в
сложившейся военной и финансовой ситуации Японии необходим мир, и премьер Т.
Кацура дал Комуре разрешение принять сделанную уступку, предварительно
попробовав все-таки настоять на передаче всего Сахалина[82].
В Портсмуте обе делегации ожидали разрыва.
Поэтому, когда на заседании 16(29) августа прозвучало "полное согласие
японцев", это оказалось "для всех здесь совершенная неожиданность,
все было готово к отъезду". "Часов в одиннадцать Витте вышел из зала
совещания, он был красен и улыбался. Остановившись среди комнаты, он взволнованным
голосом сказал: "Ну, господа, мир, поздравляю, японцы уступили во
всем"[83].
"Среди иностранцев и американцев живая радость. Русских приветствуют.
Японцы имеют сконфуженный вид. Радости не разделяют, но скорбят"[84]. Далее
делегации обсудили еще ряд технических вопросов[85], но главное
было сделано: мир заключен. Российская делегация чувствовала и вела себя как
победитель: это был первый успех России в войне, и он был одержан за столом
переговоров. Результатом соглашения в Портсмуте Витте воспользовался уже в
Америке и на обратном пути в Россию. Он получил согласие банкирского дома
Морганов способствовать размещению русских ценных бумаг в Америке, а в Париже
подготовил заключение большого займа. Удача в Портсмуте стала трамплином для
его дальнейшей политической карьеры - в октябре 1905 г. Витте возглавил
созданное в России объединенное правительство, став первым в истории империи
премьер-министром.
Заключение мира приветствовали все великие
державы. Только Англия сохранила показную невозмутимость, удивившись
уступчивости японцев. В Японии же мирное соглашение вызвало разочарование.
Комуру встречала возмущенная толпа, вскоре он был отправлен в отставку, так как
публика ожидала получения не только Сахалина, но и Владивостока вместе с
российским Приморьем. Японская печать писала, что слабая дипломатия растеряла
победу нации в войне[86]. В
Токио произошли беспорядки. Толпа, возмущенная тем, что обществу "Кава
дошикай" (ассоциация против мира) не дали провести митинг в парке Хибия
(центр Токио), стала забрасывать камнями здания Министерства внутренних дел,
подожгла деревянные постройки рядом с домом министра, разрушила около 100
полицейских постов, уничтожила 30 трамвайных вагонов и три христианских
часовни. Спокойствие восстановилось лишь после того, как император ввел в
столице военное положение и в город вошла дивизия императорской гвардии,
взявшая под охрану правительственные здания. Манифестации против мира прошли и
в других крупных городах Японии, в ходе массовых протестов погибло 17 человек[87].
В России многие также упрекали Витте, что это
он отдал Японии южную часть Сахалина. Недоброжелатели прибавили к графскому
титулу, которым Николай II наградил главу делегации за успешное ведение
переговоров, уточнение: граф "Полусахалинский", несмотря на то, что
согласие на уступку южного Сахалина дал сам царь, о чем публике не сообщалось.
В тех условиях бескомпромиссность заключала в
себе опасность для России, а в скорейшем окончании войны были заинтересованы
обе стороны. В случае продолжения военных действий при разгоравшейся революции
риск мог стать гибельным. Разумеется, факт уступки половины Сахалина порождал
стремление к реваншу, особенно среди военных, а также в некоторых гостиных и
салонах. Да и сам Николай II полагал, что через какое-то время оправившаяся от
неудач империя сумеет вернуть потерянное. Однако произошло это уже при другой
власти.
Обращение к деталям русско-японских
переговоров о мире заставляет оценивать роль Витте с большей сдержанностью, чем
принято в литературе. Конечно, этот крупнейший государственный деятель рубежа
XIX-XX веков приложил немало усилий для завершения войны. Но при этом
проявились не только его незаурядные дипломатические способности, но и жажда
власти, стремление вернуться на первые роли любой ценой. Витте ради этого был
готов пойти на куда более существенные уступки японцам, чем те, которые
все-таки были зафиксированы в окончательном тексте соглашения. В нем отразилась
позиция Николая II, учитывавшего настроения "военной партии" и не
просчитавшегося на этот раз в оценке реальности.
[1]OKAMOTOSh. The Japanese Oligarchy and the
Russo-Japanese War. N.Y. -Lnd. 1970, p. 112 - 113
[2] Die Grosse Politik der Europaischen Kabinette.
Bd. 19/1. N 5992. Штернбург - в Берлин, 21.III.1904. Цит. по: РОМАНОВ Б. А. Очерки
дипломатической истории русско-японской войны. 1895 - 1907. М. -Л. 1955, с. 325
[3]Российский государственный архив военно-морского флота (РГА ВМФ), ф.
467, оп. 1, д. 430, л. 2 - 3. Такахира - Комуре, 27.VI.1904. Это донесение было
захвачено на пароходе "Калхас" летом 1904 года
[4]ESTHUS R. Double Eagle and Rising Sun: the
Russians and Japanese at Portsmouth in 1905. Durham. 1988,
p. 16
[5]Из архива С. Ю. Витте. Воспоминания. Т. 2. СПб. 2002, с. 105 - 106
[6]Diplomatic Record Office, Ministry of Foreign
Affairs of Japan.2.2.1.3 - 3, p. 49 - 50. Хаяши - Комуре,
26.VII.1904.
В столицу Бельгии Витте мог совершить частную поездку, не вызывая при этом
никаких подозрений: вторым секретарем российской миссии там служил его зять, К.
В. Нарышкин
[7]Версию Хаяши подтверждает Э. Диллон, английский журналист, близкий
Витте, позднее сыгравший роль посредника в их контактах (DILLON E. J. The
Eclipse of Russia. N.Y. 1918, p. 296).
[9]Там же, д. 301. Записка Особого комитета Дальнего Востока о грядущем
исходе русско-японской войны и условиях мира
[10] ESTHUS R. Op. cit., p. 8. Усиление антивоенных настроений в Москве, особенно в интеллигентских
кругах, отмечал английский посол в России Ч. Хардинг (PublicRecordOffice.ForeignOffice (PRO.FO). 65/1698, p. 335 - 336. Хардинг - Г.
Лэнсдоуну, 14.II.1905).
[11]Ниппон Гайко Буншо (Документы японской дипломатии, подготовленные
японским Министерством иностранных дел). Т. 37 - 38. Приложение
"Русско-японская война". Ч. 5. Токио. 1960, с. 122 - 123. Хаяши -
Комуре, 8.XI.1904
[12]РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 360 - 364, 370 - 372
[13]Красный архив, 1924, N 6, с. 7 - 8. М. В. Рутковский - Коковцову,
12(25).II.1905; Коковцов - Рутковскому, б/д; Ламздорф - Коковцову, 12(25).II.
1905
[14]Diplomatic Record Office, Ministry of Foreign
Affairs of Japan. 2.2.1.3 - 3, p. 156 - 157. Хаяши - Комуре, 2.III.1905
[15] DILLON E. J. Op. cit., p. 296
[16]ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания. Т. 2. М. 1960, с. 573 - 574
[17]Красный архив, 1924, N 6, с. 9. Н. А. Распопов - в Министерство
финансов, 18(31).III.1905
[18]Цит. по: РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 381
[19] ESTHUS R. Op. cit., p. 28 - 29
[20]История дипломатии. Т. 2. М. 1963, с. 581
[21]Ниппон Гайко Буншо. Т. 37. Приложение "Русско-японская
война". Ч. 5, с. 97 - 98. Мотоно - Комуре, 16.III.1905
[22]The Letters of Theodore Roosevelt.Vol. 4.
Cambridge (Mass.). 1951, p. 1150. Рузвельт - Д. Хею, 30.III.1905
[23]Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 560, оп. 28,
д. 55, л. 1, 10
[24]Красный архив, 1928, N 3(28), с. 182 - 204
[25]Переписка Вильгельма II с Николаем II 1894 - 1914 гг. М. -Пг. 1923, с.
102 - 105; РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 416; ESTHUS R. Op. cit., p. 40 - 41
[26]PRO. FO. 65/1701, p. 146. Хардинг - Лэнсдоуну, 20.VI.1905
[27]Сб. дипломатических документов, касающихся переговоров между Россией и
Японией о заключении мирного договора. 24 мая - 3 октября 1905 года. СПб. 1906,
с. 17. А. П. Кассини - Ламздорфу, 3(16).VI.1905
[28]Кандидатура Муравьева вызвала недовольство японцев, считавших, что он
оскорбил их делегацию во время Гаагской конференции 1899 г. (SMALL. Зигзаги.
Паломничество СЮ. Витте в Портсмут. СПб. 1906, с. 19). Однако его назначение
нельзя рассматривать как демонстративный жест в адрес Токио. Выбор Муравьева
был сделан в пику Витте, которого настойчиво протежировал Ламздорф (PRO. FO.
65/1701, p. 308. Хардинг - Лэнсдоуну, 15.VII.1905).
[29]Сборник, с. 15. Кассини - Ламздорфу, 31.V.(12.VI).1905. Очевидно, это
была сознательно допущенная утечка информации в расчете на то, что Петербург
назначит равноценную фигуру
[30]Сборник, с. 42 - 43. В. В. Сахаров - Ламздорфу, 18.VI.(1.VII.1905); с.
53 - 54. Ф. К. Авелан - Ламздорфу, 21.VI.(4.VII) 1905; с. 47 - 53. Коковцов -
Ламздорфу, 20.VI.(3.VII) 1905
[31]Там же, с. 78 - 89. Как крайний случай, допускалась возможность ее
досрочного выкупа (с. 87).
[32] 24 июня (7 июля) 1905 г. японцы высадились на острове, быстро
преодолели сопротивление слабых и разрозненных военных команд и к 16(29) июля
(то есть еще до начала переговоров в Портсмуте) захватили большую часть
Сахалина. Поскольку сил защищать остров у России не имелось, еще в марте 1905
г. появился план отдать весь Сахалин в долгосрочную аренду предпринимателям,
русскому и американцу (Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф.
150, оп. 493, д. 2016, л. 2.Е. И. Алексеев - Ламздорфу, 20.III.1905).
Предполагалось, что концессионеры возьмут на себя секретное обязательство
вернуть свои права России, если власть этого потребует. В случае же перехода
Сахалина к японцам российская казна должна была получать половину доходов
концессионеров (РГИА, ф. 1337, оп. 1, д. 176, л. 78.Всеподданнейший доклад
Абазы, 19.IV.1905). Был и другой план - продать Сахалин американцам за 80 - 90
млн. рублей. Но от него отказались после того, как Кассини из Вашингтона
сообщил, что американское правительство не одобрит эту сделку (АВПРИ, ф. 150,
оп. 493, д. 2016, л. 15 - 16. Кассини - Ламздорфу, 6(19).IV.1905).Также
отрицательный отзыв дал наместник Алексеев, заявив, что если уж передача
Сахалина японцам неизбежна, то ей следовало бы придать временный характер с
"известными условиями" (там же, л. 25 - 26.Алексеев - Ламздорфу,
20.V.1905). В итоге Николай II отклонил очередной безобразовский план.
[34] OKAMOTO Sh. Op. cit., p. 124 - 125
[35]Согласно показаниям генерала М. С. Комиссарова следственной комиссии
Временного правительства, дешифровка дипломатической корреспонденции была
налажена в России в 1904 г., после начала войны. Ему удалось раздобыть 12
шифров. "Все иностранные сношения контролировались... Телеграммы, которые
приходили из-за границы, получались на нашем телеграфе, копии расшифровывались
переводчиком и если они не представляли интереса, то сейчас же передавались в посольство".
В особо важных случаях, например, во время переговоров в Портсмуте, передача
телеграмм задерживалась на 8 - 12 часов. Неудивительно, что Комиссаров
утверждал: "Мы знали все американские условия раньше, чем американский
посол в Петербурге". Все самое интересное сообщалось императору: "Не
было дня, чтобы не посылалось 1 - 2 всеподданнейших доклада по поводу этих
разработок" (Падение царского режима. Т. 3. Л. 1925, с. 141 - 142. См.
также: ПАВЛОВ Д. Б. Русско-японская война 1904 - 1905 гг. Секретные операции на
суше и на море. М. 2004, с. 210 - 214).
[36]Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 568, оп. 1, д.
381, л. 363. Витте - Ламздорфу, 10 - 12 (23 - 25).VII.1905
[37]Сборник, с. 92 - 94
[38]РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 478 - 479. Витте точно определил ту струну,
на которой ему следовало играть в Берлине: Германия была действительно сильно
напугана развитием революции в России, особенно опасаясь национальных движений
на сопредельных территориях, поэтому готовилась к возможной интервенции для подавления
антиправительственных выступлений (ОСТРЕЦОВА М. Л. Бьеркский договор 1905 г. -
Ученые записки Московского городского педагогического института им. В. П.
Потемкина. 1958, т. 83, вып. 4, с. 114 - 121).
[40]Diplomatic Record Office, Ministry of Foreign
Affairs of Japan.2.2.1.3 - 3. P. 351 - 355. Мотоно -
Комуре, 27.VII.1905
[41]АНАНЬИЧ Б. В., ГАНЕЛИН Р. Ш. Сергей Юльевич Витте и его время. СПб.
1999, с. 192- 194. Саму идею борьбы за американское общественное мнение Витте
подсказал американский посол в Париже Р. Мак-Кормик, представлявший незадолго
до этого США в Петербурге (ГАРФ, ф. 568, оп. 1, д. 381, л. 372 - 374. Витте - Ламздорфу, 12(25).VII.1905).
[42]Diplomatic Record Office, Ministry of Foreign
Affairs of Japan.2.2.1.3 - 3. P. 334 - 336. Хаяши -
Комуре, 21.VII.1905. По версии Э. Диллона, Витте хотел, чтобы Ито вошел в состав
японской делегации и имел расширенные полномочия - не только заключить мир, но
и подписать союзный договор (DILLONE.J. Op. cit., p. 302).
[43]Красный архив, 1924, N 6, с. 23. А. Рафалович - Коковцову,
12(25).VII.1905. Свое мнение Хаяши выразил лондонскому корреспонденту газеты
"Matin" Гедеману, отправлявшемуся в Портсмут на одном пароходе вместе
с Витте. Разговор газетчика с Рафаловичем состоялся, разумеется, для того,
чтобы позиция Хаяши была сообщена в Петербург. Вероятно, это являлось ответом
на обращение Витте
[44]РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 472, 467; ОСТРЕЦОВА М. Л. Ук. соч., с. 101 -
103.
[45]ГАРФ, ф. 568, оп. 1, д. 381, л. 354 - 370. Витте - Ламздорфу, 10 -
12(23 - 25).VII.1905
[46]КОРОСТОВЕЦ И. Я. Мирные переговоры в Портсмуте в 1905 году. - Былое,
1918, N 1(29), с. 188. Похоже, это была простая отговорка. А. И. Русин появился
в Портсмуте лишь 27 июля (9 августа) и сообщил, что настроение в армии бодрое и
на мир она не рассчитывает. Витте долго беседовал с ним "и вынес
неблагоприятное впечатление в смысле стратегической обстановки и шансов на
победу" (с. 219). За прекращение войны любой ценой выступал другой член
делегации, бывший военный агент в Японии полковник М. К. Самойлов. К его
суждениям Витте больше прислушивался (РУСИН А. И. К истории мирных переговоров
в Портсмуте в 1905 году. - Морские записки, Нью-Йорк, 1944, Vol. 2, N 4, с. 253
- 254).
[47]Из архива С. Ю. Витте. Т. 2. СПб. 2002, с. 156
[48]АНАНЬИЧ Б. В., ГАНЕЛИН Р. Ш. Сергей Юльевич Витте и его время. СПб.
1999, с. 193- 194
[49]Сборник, с. 100 - 101; ГАРФ, ф. 568, оп. 1, д. 381, л. 374а. Черновик
телеграммы Витте
[50]Сборник, с. 102, 103 - 104
[51]КОРОСТОВЕЦ И. Я. Ук. соч., с. 212 - 213
[52]Однако изменить отношение американского общественного мнения и печати к
России Витте не удалось (TRANI E. P. The Treaty of Portsmouth. Lexington.
1969).
[53]Красный архив, 1924, N 6, с. 28
[54]Рузвельт ознакомился с ними еще до начала переговоров и советовал японцам
умерить требования, в частности отказаться от попытки заставить Россию
разоружить Владивосток, отдать интернированные суда и уменьшить компенсацию,
избегая называть ее "контрибуцией" (ESTHUS R.Op. cit., p. 71 - 72).
[55]КОРОСТОВЕЦ И. Я. Былое, 1918, N 2(30), с. 112 - 113
[56]РГИА, ф. 1622, оп. 1, д. 982, л. 33. ПЛАНСОН Г. А. Портсмутская мирная
конференция. Отчет секретаря конференции. Почему Витте так торопился? Если его
объяснение правдиво, то оно означает, что он всерьез рассчитывал на успех
переговоров, а его пессимизм был наигранным. Но более вероятен другой вариант.
Быстрым ответом Витте подстраховывал себя от изменений позиции в Петербурге. У
него были все основания опасаться, что "партия войны" возьмет в
столице верх. Кроме того, такой шаг побуждал Петербург принять ответ Витте, не
внося в него серьезных корректив, чтобы не дезавуировать действия делегации.
Таким образом, среди мотивов для спешки желание продемонстрировать японцам
готовность к диалогу вряд ли занимало главное место.
[57]Там же, л. 34; КОРОСТОВЕЦ И. Я. Ук. соч. - Былое, 1918, N 2(30), с. 115
- 116.
[58]Сборник, с. 115 - 116. Ламздорф - Витте, 30-VII( 12.VIII). 1905
[59]КОРОСТОВЕЦ И. Я. Ук. соч. - Былое, 1918, N 2(30), с. 134; Сборник, с.
120 - 121, 117 - 118
[60]КОРОСТОВЕЦ И. Я. Ук. соч. - Былое, 1918, N 2(30), с. 126; Сборник, с.
122 - 123.
[61]Сборник, с. 137 - 139
[62]РГИА, ф. 560, оп. 28, д. 321, л. 51 - 52, 54 - 55. Телеграммы в
Петербург, 5(18).VIII.1905
[64]Основой для определения этой суммы послужил размер государственного
долга, выросшего за время войны с 600 млн. до 2,4 млрд. иен. "Общественное
мнение" полагало, что надо требовать 1,5 - 2 млрд. иен (ESTHUS R.Op. cit.,
p. 109).
[65]Красный архив, 1924, N 6, с. 36 - 37; Сборник, с. 149 - 153
[66]Сборник, с. 137. Резолюция Николая II на телеграмме Витте Ламздорфу от
4(17).VIII.1905
[67]КОКОВЦОВ В. Н. Из моего прошлого. Кн. 1. М. 1992, с. 83 - 84. Вместо
этого Ламздорф, Коковцов и Сольский представили царю свое мнение о
недопустимости подобного образа действий; самодержец согласился с ними
[68]Красный архив, 1924, N 6, с. 38. Витте - Коковцову, 11(24).VIII.1905;
с. 39 - 40. Коковцов - Витте, 12(25).VIII.1905
[69]Сборник, с. 163 - 164. Витте - Ламздорфу, 8(21).VIII.1905
[70]В стремлении Николая II действовать через американского посла можно
также усмотреть желание императора положить конец слишком инициативной позиции
Витте, продолжавшего говорить об уступках, тогда как он для себя все уже решил.
В сущности, инициативу своего уполномоченного царь ограничил подготовкой
наиболее благоприятных условий вероятного разрыва переговоров, чтобы вся вина
за неудачу мирной конференции пала "исключительно на Японию"
(Сборник, с. 172 - 173. Ламздорф - Витте, 10(23).VIII.1905).
[71]РГИА, ф. 1328, оп. 2, д. 5, л. 73. Рузвельт - Мейеру, 9(22).VIII.1905
(перлюстрация).
[72]Здесь содержится неточность. Германский император 7(20) августа
советовал Николаю II поставить вопрос о мире перед Думой и решить его согласно
мнению народа (Переписка Вильгельма II с Николаем II.М.-Пг. 1923, с. 110 -
111). Ответ, который Николай II зачитывал Мейеру, должен был выглядеть так:
"Я ежедневно получаю телеграммы, письма, адреса и пр. с просьбой не
подписывать мира на тяжелых условиях. Всякий порядочный русский согласен продолжать
войну до конца, если Япония будет настаивать на двух пунктах: ни пяди нашей
территории, ни одного рубля вознаграждения за военные расходы. А именно в этом
Япония не желает уступить. Меня же ничто не заставит согласиться на эти два
требования... Я готов нести всю ответственность сам, потому что совесть моя
чиста и я знаю, что большая часть народа меня поддержит" (там же, с. 111).
Такие высказывания царя адресовались не столько германскому императору, сколько
американскому президенту
[73]РГИА, ф. 1328, оп. 2, д. 5, л. 78. Мейер - Хэю, 11(24).VIII.1905
(перлюстрация). Россия уплатила за содержание военнопленных 46 млн. рублей
(РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 565). Для современников было очевидно, что сумма
сильно завышена. По расчетам А. А. Киреева, она не должна была превышать 12 -
15 млн. руб. - это без зачета содержания японских пленных. Но главную
контрибуцию усмотрели в уступке прав на рыбную ловлю вдоль побережья Восточной
Сибири (Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной
библиотеки (НИОР РГБ), ф. 126, к. 14, л. 71об., 74.Дневник, записи 17.VIII и
21.X.1905).
[74]РГИА, ф. 1328, оп. 2, д. 5, л. 92. Хардинг - Ленсдоуну,
13(26).VIII.1905 (перлюстрация). Хардинг сообщал это со слов американского
посланника
[75]Там же, л. 81 - 82. Рузвельт - Мейеру, 13(26).VIII.1905 (перлюстрация);
Сборник, с. 182- 183. Всеподданнейшая записка Ламздорфа
[76]РГИА, ф. 1328, оп. 2, д. 5, л. 83. Мейер - Рузвельту, 15(28).VIII.1905
(перлюстрация).
[77]Рузвельт еще 22 - 23 августа известил специального посланца Японии К. Канеко
о необходимости для Японии заключить мир. Копии этих писем он представил вместе
со своим посланием императору (АВПРИ, ф. 150, оп. 493, д. 200, л. 272 -
273.Рузвельт - Николаю II, 6.IX.1905).
[78]Сборник, с. 191, 193; Дневники императора Николая II. М. 1991, с. 275
[79]РГИА, ф. 1622, оп. 1, д. 982, л. 114. ПЛАНСОН Г. А. Портсмутская мирная
конференция
[80]Diplomatic Record Office, Ministry of Foreign
Affairs of Japan.2.2.1.3 - 3. P. 379 - 380, 384. Макино -
в МИД, 6 и 7.VIII.1905; p. 406 - 407, 436 - 437. Иноуе - в МИД 14 и 25.VIII.1905
[81]Японскому правительству детали разговора в Петербурге сообщил
английский посол Макдональд. Они немедленно были переданы Комуре (ibid., p. 443)
[83]КОРОСТОВЕЦ И. Я. Ук. соч. - Былое, 1918, N 3(31), с. 74
[84]РГИА, ф. 560, оп. 28, д. 321, л. 74. Шипов - Коковцову,
16(29).VIII.1905. В опубликованном варианте последняя фраза выглядит так:
"Радости не разделяем, но скорбно вздохнули с облегчением" (Красный
архив, 1924, N 6, с. 41). Член японской делегации, капитан I ранга, прочитав
условия заключенного мира, не смог скрыть своих чувств: "лицо его было все
перекошено от злобы и негодования" (РУСИН А. И. Ук. соч., с. 255).
[85]Среди них были и важные. Например, только 19 августа (1 сентября)
стороны подписали протокол о перемирии
[86] OKAMOTO Sh. Op. cit., p. 167; ESTHUS R. Op.
cit., p. 167
[87]РГИА, ф. 1328, оп. 2, д. 6, л. 32 - 33. Донесение бельгийского
посланника из Токио 10.IX. 1905 (перлюстрация); ESTHUS R. Op. cit., p. 184 –
186.
Вопросы истории, № 2, Февраль 2007, C. 16-33
Лукоянов Игорь Владимирович - кандидат исторических
наук, Санкт-Петербургский Институт истории РАН
No comments:
Post a Comment